На другой стороне Второй авеню находился маленький скверик. Его украшал фонтан и скульптура черепахи, панцирь которой влажно блестел от брызг. Фонтаны и скульптуры Труди совершенно не волновали, но в скверике она увидела скамью.

Когда опять загорелась белая табличка «ИДИТЕ», Труди поплелась через Вторую авеню, прямо-таки восьмидесятитрехлетняя старуха, а не тридцативосьмилетняя женщина в расцвете сил, добралась до скамьи, села. Начала медленно, глубоко вдыхать и где-то минуты через три ее самочувствие определенно улучшилось.

Рядом со скамьей стояла урна с надписью печатными буквами «ДЕРЖИТЕ МУСОР В ПОЛОЖЕННОМ ЕМУ МЕСТЕ». Ниже кто-то напылил из баллончика розовой краской: «ЧЕРЕПАХА огромна, панцирь горой». Труди, конечно, обратила внимание на черепаху, но размерами последняя не поражала; скульптура была скромненькой. Обратила она внимание и на кое-что еще: экземпляр «Нью-Йорк таймс», скрученный так, как она всегда скручивала свой, если не хотела сразу выбрасывать и имела при себе пакет, в который могла положить. Разумеется, вечером как этого, так и любого другого дня, по Манхэттену могли валяться как минимум миллион экземпляров «Нью-Йорк таймс», но этот покупала она. Труди знала об этом до того, как выудила его из мусорной урны, и сразу же нашла доказательство своей правоты: практически решенный кроссворд, она заполняла его за ленчем, записывая буквы в пустые клеточки любимыми ею лиловыми чернилами.

Она вернула газету в урну и через Вторую авеню посмотрела на то место, где изменилось ее представление о мироустройстве. Возможно, навсегда.

Взяла мои туфли. Пересекла Вторую авеню, присела у черепахи, надела их. Оставила при себе мой холщовый пакет и выбросила «Таймс». Зачем ей понадобился пакет? У нее не было своей обувки, чтобы положить в него.

Труди подумала, что может ответить на этот вопрос. Женщина положила в пакет свои тарелки. Коп, если б заметил острую кромку, мог бы полюбопытствовать, а для чего нужны тарелки, о которые можно порезаться, схватившись не там, где следует.

Ладно, но куда она пошла потом?

Совсем недалеко, на углу Первой авеню и Сорок шестой улицы находился отель, который когда-то назывался «ООН Плаза». Труди не знала, как он назывался теперь, да ее это не волновало. Не хотела она идти туда и спрашивать, не появлялась ли здесь несколько часов тому назад черная женщина в джинсах и запачканной белой рубашке. Интуиция подсказывала, что ее версия призрака Джейкоба Марли именно туда и направилась, но как раз в данном случае следовать интуиции и не хотелось. Лучше забыть об этом. Туфлей в городе хватало, а вот рассудок, рассудок у человека…

Лучше поехать домой, принять душ, и просто… забыть об этом. Да только…

— Что-то не так, — вырвалось у нее, и мужчина, проходящий мимо скверика, посмотрел на нее. Она ответила воинственным взглядом. — Что-то очень даже не так. Что-то…

На ум пришло слово наклоняется, но она не решилась его произнести. Словно боялась, что слово это, произнесенное, разом превратится в другое: опрокидывается.

Для Труди Дамаскус это лето стало летом кошмарных снов. В некоторых она видела женщину, которая сначала появилась перед ней, а потом отрастила ноги. Это были ужасные сны, но не самые жуткие. В последних она оказывалась в кромешной тьме, звенят какие-то рвущие барабанные перепонки и душу колокольца, она чувствовала, как что-то наклоняется и наклоняется к точке, пройдя которую остановить падение и вернуться в вертикальное положение невозможно.

КУПЛЕТ:

Commala — come — key

Can ya tell what ya see?

Is it ghosts or just the mirror

that makes you want to flee?

ОТВЕТСТВИЕ:

Commala — come — three!

I beg ya, tell me!

Is it ghost or just darker self

that makes ya want to flee?

Строфа 4. «Доган» Сюзанны

Память Сюзанны стала пугающе отрывочной, не заслуживающей доверия, ненадежной, похожей на коробку передач старого автомобиля, на шестернях которой посшибало половину зубцов. Она помнила бой с Волками, и Миа, которая терпеливо ждала, пока он продолжался…

Нет, не так. Несправедливо. Миа не просто ждала. Она подбадривала Сюзанну (и остальных), всем своим сердцем воительницы была с ними. Сдерживала схватки, пока суррогатная мать ее малого метала отнимающие жизнь тарелки. Да только Волки на поверку оказались роботами, так что нельзя сказать, что тарелки…

Нет. Нет, можно. Потому что они были не просто роботами, больше, чем роботами, и мы их убивали. Сражались за правое дело и убивали.

Но произошло это не здесь, не в этом мире, и чего об этом говорить, раз все закончилось. А как только закончилось, она почувствовала, как схватки вернулись, не просто вернулись — усилились. И она похоже, родила бы прямо на обочине той чертовой дороги, если б не собрала волю в кулак. И там он бы и умер, потому что был голодный, малой Миа был голодный и…

«Ты должна мне помочь!» Миа. Нет никакой возможности не отреагировать на этот крик. И даже чувствуя, как Миа оттирает ее (так Роланд однажды оттер Детту Уокер), она не могла не откликнуться на этот отчаянный материнский крик. Частично, предположила Сюзанна, потому что они делили ее тело, и тело поспешило на помощь младенцу. Вероятно, по-другому и быть не могло. Так что она пришла на помощь. Сделала то, что сама Миа делать более не могла: еще на какое-то время задержала схватки. Хотя все это, слишком долгая задержка родов, грозило немалой опасностью для малого (забавно, как это слово незаметно прокралось в ее сознание, стало ее словом, не только Миа). Она вспомнила историю, которую рассказала одна девушка во время ночных посиделок в общежитии Колумбийского университета: они сидели кружком, пять или шесть студенток, в пижамах, курили и передавали по кругу бутылку «Уилд айриш роуз», абсолютно запрещенного, а потому вдвойне более сладкого ликера. Историю о девушке их возраста, отправившуюся в долгую автомобильную поездку, о девушке, слишком стеснительной, чтобы сказать своим друзьям, что ей давно пора справить малую нужду. Согласно истории, кончилось все тем, что у девушки лопнул мочевой пузырь и она умерла. Таким историям обычно веришь, хотя и думаешь, что они — чушь собачья. Вот и насчет малого… младенца…

Но, какой бы ни была опасность, она сумела остановить схватки. Потому что имелись выключатели, которые могли это сделать. Где-то. (в «Догане») Только техника «Догана» никогда не предназначалась для того, как она… они… (мы) использовали ее для спасения младенца. В конце концов это привело бы к перегрузке и (разрушению) все машины перегрелись бы и сгорели. Поднялась бы тревога. Погасли бы пульты управления и телевизионные экраны. Как скоро это могло произойти? Сюзанна не знала. Она смутно помнила, как доставала свое кресло из фургона, пока остальные отвлеклись, празднуя победу или оплакивая павших. Залезть куда-то и что-то достать — не так уж легко, если ноги у тебя оканчиваются чуть ниже колена, но и не так сложно, как полагают некоторые. Конечно, она привыкла преодолевать подобные трудности, скажем, сесть на унитаз и слезть с него, достать книгу с одной из верхних полок (для этого в каждой комнате ее нью-йоркской квартиры стояла специальная табуретка). Во всяком случае, Миа настаивала, практически подгоняла ее, как ковбой мог подгонять дворовую псину. И Сюзанна забралась в фургон, вытащила и опустила на землю кресло, а потом аккуратно уселась в него. Далось ей это не без труда, скажем, откатить бревно куда как проще, но она не могла сказать, что с тех пор, как она потеря в росте шестнадцать дюймов или около того, на ее долю не выпадало более тяжелой работы.

На кресле она смогла проехать милю, может, чуть больше (никаких ног для Миа, ничьей дочери, во всяком случае, в Кэлле). А потом колесо наехала на гранитный выступ, выбросив ее из кресла. К счастью, ей удалось смягчить падение руками, уберечь бунтующий, раздираемый болью живот.